Сборник, достойный 75-летия Победы

- Впервые я в Псковской области и в самом Себеже побывал в 1975 году. Мне понравился и сам городок, и его богатая история. Посетил городской музей, встречался с участниками Великой Отечественной войны, был на Кургане Дружбы. Тогда я и познакомился с Николаем Костюченко. Результатом моих встреч стал мой самодеятельный фильм о Себеже. Вначале наши встречи с Костюченко были эпизодическими, но поскольку я часто бывал в окрестностях Себежа, то наши встречи постепенно переросли в дружбу. Видя сложности в выпуске книг у писателя и поэта, я предложил ему помощь в издании в наших местах, поскольку у нас большая типография. Так я и стал «издателем» его книг.

- Нет, конечно. Познавательские интересы у меня несколько угасли, а вот встречи с единомышленниками – журналистами, писателями, поэтами, музыкантами у меня продолжились. В результате мы стали приезжать в Себеж, Великие Луки, в музей-заповедник Михайловское уже группами из писателей, художников. Организовали даже Псковско-Прикамский литературно-музыкальный фестиваль Себежского и окружающих пограничных районов. Выпустили совместную книгу «От Великой до Камы». Ещё одна сторона наших интересов – это Великая Отечественная война, в которую земли Псковской области защищала Стерлитамакская стрелковая дивизия. Мы убедились в том, что память о наших земляках жива в Псковской области, познакомились с Фёдором Черниковым, написавшим книгу о боевом пути нашей 170-й стрелковой дивизии, защищавшей рубежи Себежского укрепрайона в 1941 году. Мы участвовали в открытии мемориальной плиты в память об этой дивизии, посетили места боёв. В Невельском и Себежском районах мы нашли захоронения наших двух земляков, воевавших в Стерлитамакской дивизии. Потомки живут у нас в г.Нефтекамске. Бывший директор ГПТУ Владимир Селезнёв сорок лет искал место гибели и могилу своего отца. Когда узнал, что мы собираемся летом 2017 года выехать в Псковскую область, поехал с нами. И поездка его увенчалась успехом. Мы связались с местными поисковиками, с директором школы, который занимался и поисками, и уходом за братской могилой. В один из дней мы поехали на место последнего боя воина. Я привёз с места боя каску, недавно передал её в районный музей. Осмотрели лесную поляну, где до сих пор можно было угадать окопы, на земле в большом количестве валялись гильзы, остатки снарядных ящиков, части от футляра бинокля, подошвы обуви, и даже остатки мин. А потом приехали в деревню Чайки на братское захоронение и нашли имя солдата, выбитое в плите.

- Мы перед собой поставили задачу выпустить сборник, достойный 75-летия Победы. И нам это удалось. К слову сказать – первые презентации книги у нас проходили перед студентами университета, перед учащимися школ и лицея, на республиканской научно-практической конференции работников образования в Нефтекамске уже до выхода книги из печати.

1-й эпизод. ОККУПАЦИЯ

В первые же дни оккупации немцы однажды согнали жителей всех ближних деревень в центр, к правлению колхоза. Не управившись, видно, за день с реализацией своих планов, они заперли людей в этом здании на ночь, поставив у входа часовых. К тому времени среди народа уже распространились сведения о том, что были случаи, когда немцы сжигали людей заживо вместе с постройками. Рассказывали, что в деревне Демино, что находилась в пятнадцати километрах от райцентра, вместе с людьми сожгли два дома. Конечно же, среди людей, закрытых на ночь в помещении, началась паника. Кульминационный момент её наступил где-то в середине ночи. Из своих личных впечатлений Борьке запомнилось, как кто-то ночью завопил диким голосом: «Горим!.. Спасите, люди добрые!..» После чего поднялась такая давка, в которой уже трудно было что-то различить или сообразить. Потом он вдруг, в числе других, оказался на улице. Невдалеке на горке горел дом. Кто-то над его головой бил в окнах стекла, кто-то неистово кричал и плакал. Потом откуда-то появились немецкие офицеры, что-то громко объясняли шумевшему народу. Потом, кажется, он уснул. А суть события такова: немецкие солдаты, настреляв в крестьянских дворах кур, ночью устроили попойку. Очевидно, от раскалённой плиты что-то загорелось, огонь перекинулся на стены, и вскорости запылал весь дом. Увидев горящий дом, закрытые в помещении люди решили, что это немцы начали жечь дома с людьми. Народ бросился ломать двери и бить стекла в окнах. Прибежавшему на шум немецкому офицеру с большим трудом через переводчика удалось разъяснить взбунтовавшемуся народу, что дом загорелся случайно, от неосторожного обращения с огнём расквартированных в нём немецких солдат. Заверив, что никто их жечь не собирается, офицер разрешил оставить двери и окна открытыми. Но затолкать всех снова в помещение никак не удавалось. Тогда, о чём-то посовещавшись с переводчиком, он разрешил прорвавшимся из дома оставаться на улице. После чего, усилив охрану и предупредив, что тот, кто попытается бежать, будет расстрелян немедленно на месте, удалился.

Эта ночь запомнилась всем, кто испытал её на себе. Надо отметить особую мерзость предателей-полицаев. Выставленные часовыми, они всю ночь глумились над несчастными, обезумевшими от страха людьми. Нарочито громко разговаривая между собой, они приказывали друг другу то принести к стенам помещения побольше соломы и хвороста, то искали «запропавшиеся спички и канистры с бензином».

Утром всех собранных сельчан вывели на улицу, окружили плотным кольцом немецких солдат. Перед этой толпой в нескольких шагах установили пулемёт и дали команду выйти из толпы всем мужчинам, включая подростков. Их отвели в сторону и построили по два в походную колонну. Остальным разрешили разойтись по домам.

В эту колонну попали Борькин отец и брат Костя. Куда их угоняют, было неизвестно.

На другой день дома объявился брат Костя, который сбежал по дороге.

Костя рассказывал:

– Гнали нас всё время пешком. Первые километров десять мы прошли без отдыха. Сопровождали нас до десятка конвоиров. Двое из них шли впереди, двое по бокам колонны, остальные сзади. Задние тех, кто отставал, подгоняли прикладами. В Старице к нам присоединили ещё человек сто. У них там были свои конвоиры – частично полицаи. Один из полицаев был хорошо знаком отцу. Он шепнул бате, что сгоняют людей в лагерь, который создается в райцентре, зачем – он не знает и сам. Папа попросил его, чтобы он отпустил меня домой. Полицай сказал ему:

– Подожди, что-нибудь придумаем!..

Километрах в пяти от райцентра нам разрешили отдохнуть. Все устали. Очень хотелось есть. У кого-то из папкиных знакомых нашёлся кусочек хлеба. Папа отдал его мне. На время отдыха нам разрешили сидеть. Мы с папой сели за кюветом, у небольших кустиков. Когда я съел хлеб, он мне сказал:

– Дело худо, сынок! Надо тебе как-то вернуться домой! У нас дома не осталось, считай, ни одного мужчины. Дима, сам знаешь, какой... Пропадет мать одна с малышами...

Я сказал:

– Может, попробовать бежать сейчас же, через эти вот кусты?

Но отец только вздохнул и ничего не ответил. А когда нас стали поднимать в дорогу, полицай шепнул бате:

– Пора, Захар!.. – и показал глазами на те же кусты.

Ну, я и драпанул. Сначала потихонечку отполз за небольшую канавку, а потом, когда все уже ушли, я изо всех сил побежал в сторону от дороги. Был уже вечер. Места мне были незнакомые, и я боялся заблудиться. Чтобы не потерять большак из виду, я решил придерживаться столбов с проводами – их видно далеко со стороны. Так я и шёл. Когда совсем стемнело, забрался в стог сена – он стоял на небольшом лугу, кажется, где-то у деревни Старицы. Ночью почти не спал – было страшно. Да и боялся проспать: а ну, как кто увидит!.. Утром выбрался из стога и пошёл, всё также придерживаясь столбов.

Увидев сына, мать заплакала от радости. Но когда Костя всё это рассказал, она встревожилась:

– А ну, как узнают, сынок, что ты сбежал?.. Ведь убьют они тебя, ироды.

Но Костя её успокоил:

– А мы никому не скажем! Скажем – отпустили! Там, впрочем, меньше меня по росту почти никого и не было.

На том и порешили.

Не имея более безопасного выгона для награбленного у людей скота, немцы устроили пастбище прямо у реки, на ближайшем лугу, находящемся в зоне видимости обоих часовых: и стоящего на мосту, и стоящего на мельнице.

Но вот в середине дня, о котором идёт рассказ, в тот час, когда женщины обычно доят коров, партизаны, накинув женские одеяния, с подойниками в руках, держа оружие под полой, пришли в расположившееся на отдых стадо и, поговорив о чём-то с пастухами, погнали стадо в сторону ближайших кустов. Ни один из часовых, и никто из видевших это местных жителей ничего необычного не заподозрил. Открылась эта диверсия лишь тогда, когда домой вернулись отпущенные пастухи. А их, разумеется, партизаны постарались задержать до позднего вечера, дав тем самым возможность своим товарищам угнать стадо на значительное и уже безопасное расстояние. Одураченные таким образом немцы не могли успокоиться целую неделю. Наутро на мосту вместо одного появились чуть ли не десяток часовых во всеоружии и в боевой готовности.

Был усилен пост и на мельнице. По шоссе вдоль деревни то и дело проезжал немецкий броневик, останавливаясь и постреливая по кустам. Но самое примечательное: в погоню немцы так и не бросились. Впереди, всего в каких-то двух-трёх километрах, начинался густой елово-лиственный лес. А это уже была партизанская линия обороны, сломить которую фашисты за все годы оккупации так и не смогли.

Боялись немцы партизан панически. В связи с этим событием отец позже рассказывал, как однажды, во время их работы по уборке леса, из отдалённых кустов раздался выстрел. Видно, кто-то из партизан, а, быть может, и просто патриот-одиночка (были и такие!) решил напакостить фашистам. В результате один из конвоиров был не то ранен, не то убит. Переполошившиеся вояки моментально приказали всем погрузиться в машины и, только отъехав на значительное расстояние, открыли огонь из автоматов по тем кустам, откуда прозвучал выстрел. Но проверить эти кусты так никто из них и не решился. Работы на этом участке были прекращены на долгое время.

С наступлением ночи артиллерийская канонада возобновилась. Впрочем, она не прекращалась и днём. Просто она была приглушена грохотом всё нарастающего боя. Немецкие пушки стреляли, похоже, с тех же позиций, но направление обстрела изменилось. Теперь снаряды летели и рвались где-то в стороне.

Умаявшись за две бессонные ночи, дети разостлали одеяло прямо на земле и, сбившись в кучку, заснули. Мать с отцом, как бессменные часовые, молча уселись у их изголовья.

И вот тут-то началось то, о чём предупреждали разведчики. Собственно, начала Борька не видел. Когда верхушки леса над их головами осветились огненно-синим светом, и оранжево-голубые полосы шириной, казалось, во всё небо с шипением и свистом ворвались в грохот орудийных залпов и взрывов, мать схватила его, сонного, в охапку и, что-то крича остальным детям, бросилась под спасительную ель, стараясь затолкать его поглубже в развилку высоко поднимавшихся ёлочных корней. Он долго не мог прийти в себя: тёр руками глаза и громко хныкал. Когда же, наконец, веки глаз разлепились, он подумал, что наступило утро и солнечные лучи уже пляшут в ветках деревьев. Но это были неестественные лучи. Они с подвыванием угрожающе шипели, сотрясая воздух то нарастающими, то удалявшимися выдохами.

Все – и отец, и Галя, и Костя, и Настя с Верой, – поднявшись, стояли во весь рост, наблюдая с интересом эту завораживающую картину.

Длилось это, как показалось, довольно долго. И вдруг всё оборвалось. Лес снова погрузился в ночной полумрак. Но это был необычный полумрак. В нём не прослушивалось ни единого звука, ни единого шороха! Будто бы всё на земле замерло от неожиданности случившегося. В ушах напряжённо звенело, словно их заложило от невыносимого шума, и человеческое ухо уже не воспринимало на слух, что происходит вокруг. Быть может, поэтому голос отца, сказавшего совсем негромко, пророкотал, как раскат грома:

– Да... вот она какая, «Катюша»-то!